Согласно логике «холодной войны»

- Решение о вводе войск зиждилось на логике глобальной конфронтации времен «холодной войны»: или мы опередим Запад, или он нас, - говорит Борис Подопригора. – Это был главный аргумент, но не единственный. В 1970 – 1980 годах «интернациональная солидарность с братским народом» тоже что-то да значила. Тем более, когда кабульские власти пообещали стать «главными союзниками СССР и стран социализма во всей Азии». А единоверцев, готовых пополнить «антиимпериалистический лагерь», Москва бросить не могла. Особенно после горького привкуса переворота в Чили, когда там в 1973 году свергли социалиста Сальвадора Альенде.

Еще была уверенность в непобедимости советской армии, доказанная в Венгрии и Чехословакии. Проводилась и аналогия со Средней Азией, в XIX веке умиротворенной за тридцать лет, а в 1920-х годах – за три года. Не мог не проявиться и субъективный фактор – личная позиция генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева. Говорят, у него стало плохо с сердцем после доклада о гибели двух наших советников во время гератского мятежа в мае 1979-го, когда связанные с Ираном исламисты подняли восстание в тамошнем гарнизоне. 

- Однако, судя по всему, визирование «Записки об «А»», ставшей отмашкой на ввод войск, давалось с трудом, - продолжает Подопригора. – Во всяком случае, за полтора месяца до этого Политбюро еще колебалось. И среди силовиков слышались голоса: «Влипнем же!» Тут возникает сквозной вопрос: почему генералы Великой Отечественной, пережившие порой и лагеря, смогли объяснить Сталину необходимость ухода из Северного Ирана и недопустимость освобождения турецкой Армении? А лауреаты-депутаты времен Брежнева лишь молчали, хотя и рисковали неизмеримо меньшим... 

«Военными афганистами» в доверительных беседах между занятиями откровенно говорилось о неминуемости ухода из Афгана. Где же эти ученые мужи были раньше, и с каким чувством провожали своих выпускников, прямо после банкета направлявшихся на ташкентскую пересылку, а оттуда сразу «за речку»?..