Пять лет назад, 18 мая 2013 года, умер Алексей Балабанов, культовый режиссер, сформировавший менталитет целого поколения.
Смертельный инфаркт достал его в 54 года, в сестрорецком санатории, где он, конечно же, работал над новым сценарием.
Смерть и незавершенность – вообще своеобразный «творческий метод» кинорежиссера Балабанова. И дело не в незавершенных проектах, хотя их было много. Не был закончен его фильм «Река» о колонии прокаженных в Якутии, обещавший стать вершиной его творчества – в автокатастрофе погибла главная актриса. В машине тогда был и сам Балабанов с женой и сыном, но его тогда пронесло мимо смерти. Так и не был поставлен фильм про инопланетян с Сергеем Бодровым – Бодров погиб. А фильм «Американец» с Майком Тайсоном не случился из-за смерти самого Балабанова.
Но незавершенность – художественная, социальная, этическая – видна и в картинах Балабанова, вышедших на экранах и прославивших его имя.
Смерть и незавершенность – они есть в любой его ленте. Что бы он ни снимал: криминальную драму 90-х годов XX или конца XIX века, или криминальную комедию – еще более трешевую и чернушную, чем драма. Или фильм об Афганской войне, тяжело травмировавшей поколение периода упадка СССР, к которому принадлежал он сам. Или по Булгакову – о наркотической драме молодого врача.
Везде смерть, везде патология, везде отступничество от жизненного предназначения человека.
И это не личные извращенные предпочтения режиссера, как полагают многие простецы.
«Почему всегда, когда я кушаю, ты говоришь про дерьмо?»
Нет, это – мощный социальный заказ от сограждан, самая активная часть жизни которых пришлась на 80-90 годы XX века. Когда-нибудь историки объединят их в общий период смуты, и будущие поколения даже не осознают, что люди тогда перешли из одного типа общества в другой. Что резко поменялись правила социальной игры – настолько резко, что многие сошли с ума.
«Что ж такое, были же люди как люди, и вдруг все сразу стали кретины. Парадокс».
Сошли-то сошли, но не все сгинули в психушках – многие безумцы 90-х, сменив аляповатые рубашки и кожаные жилетки на консервативные костюмы, вполне себе остались на плаву и сегодня активно «решают дела». Уже, конечно, не при помощи пули в лоб (хотя и так могут), но методами не менее действенными. И не менее безумными.
«А то, что уже не стреляют. Щас по-другому бизнес делают».
Ощущение потаенного безумия и хаоса под внешне спокойным течением жизни – обще для представителей балабановского поколения. Но он-то был гений, он не ощущал это смутно, тут же отправляя это ощущение на дно сознания. Нет – он все видел ясно и имел возможность воплотить свое видение в зримые и яркие образы.
Настолько зримые и яркие, что они намертво вплелись в культурное пространство, ушли в народ, стали мемами. Да еще и воплощаются в реальности.
«Вы мне, гады, еще за Севастополь ответите!»
Ответили.
«Скоро всей вашей Америке – кирдык».
Похоже, подходит.
«На войне не надо думать. Думать надо до войны. А на войне нужно выживать. А чтобы выживать – надо убивать».
Уже знаем. И, не дай Бог, узнаем еще лучше.
«Русские на войне своих не бросают».
Вроде, в последнее время стараются.
«Вот скажи мне, американец, в чем сила? Разве в деньгах?.. Я вот думаю, что сила в правде».
Для самого режиссера это было аксиомой. Но чтобы добыть эту правду, а потом показать ее людям ему пришлось обжигать душу. Многократно. Иначе работать он не умел.
- Для меня отражение всегда сильнее луча, а Балабанов никогда не шел по этой формуле – он шел по прямой, по лучу, - говорил про него Никита Михалков.
Это перекликается со строчками Высоцкого:
Поэты ходят пятками по лезвию ножа.
И ранят в кровь свои босые души.
И сердца…
Но такая жертва никогда не бесплодна. «Треш и угар» Балабанова на самом деле – культурологическая прививка от общественного лицемерия и извращенной двусмысленности. Поглядев в черное балабановское зеркало и увидев свое собственное лицо –
«оазис ужаса в песчаности тоски»,
по словам другого проклятого поэта, Шарля Бодлера, - человек может стать лучше.
Должен стать лучше.
Потому что людям свойственно меняться.
